пятница, 04 мая 2012
Doctor Who. Десятый | Роза. Колыбельная для Солнца.
275 слов.
Оказывается, подарить Вселенную - не просто фигура речи, любимая романтиками-пустословами.
- Знаешь... впервые осознав масштабы миров и галактик, чувствуешь себя песчинкой в океане. - вслух рассуждает спутница, не успев ещё до конца отойти от впечатлений, полученных за последние несколько дней. Пока что лучших в её жизни. Неспроста они благодаря старому знакомому растянулись на века и в то же время пролетели, как мгновения.
- Я бы сказал, крохотной звёздочкой на бескрайнем небосклоне. - мечтательно возражает он. - Песок ведь не более, чем мёртвый осадок прошлого, а вот звезда... может согреть чей-нибудь целый мир.
Роуз молча соглашается, про себя рассудив, что проживший на несколько столетий больше неё и видевший столько, что описать не хватит всех книг на свете, знает, о чём говорит.
Солнце медленно опускается за горизонт Марса. Земля красивой ёлочной игрушкой виднеется на небе.
- Слушай внимательно, - интригующе просит звёздный странник и выводит на выуженном из кармана помятого пальто причудливом музыкальном инструменте, похожем на нечто среднее между губной гармошкой и флейтой, простенькую мелодию.
- Один богатый на всевозможный фольклор народ во время каждого заката провожал свою звезду колыбельной, а на рассвете словно бы призывал пробудиться.
- Красивая традиция. А тебя они в свою мифологию вписали?
- Да. Как воплощение приходящей кары небес или что-то в этом роде. - усмехается Доктор. В улыбке сквозит лёгкая меланхолия. Или ей только кажется?
Жаль, что звук в космосе не распространяется, и созданного ТАРДИС пространства хватает для того, чтобы тихой мелодией могли насладиться только они двое.
Девушка украдкой смотрит на Повелителя Времени и думает, что ему, озаряющего всю Вселенную одним своим существованием, наверное, тоже очень недостаёт иногда, чтобы кто-нибудь провожал его в вечность такой вот незамысловатой признательной песней без слов.
275 слов.
Оказывается, подарить Вселенную - не просто фигура речи, любимая романтиками-пустословами.
- Знаешь... впервые осознав масштабы миров и галактик, чувствуешь себя песчинкой в океане. - вслух рассуждает спутница, не успев ещё до конца отойти от впечатлений, полученных за последние несколько дней. Пока что лучших в её жизни. Неспроста они благодаря старому знакомому растянулись на века и в то же время пролетели, как мгновения.
- Я бы сказал, крохотной звёздочкой на бескрайнем небосклоне. - мечтательно возражает он. - Песок ведь не более, чем мёртвый осадок прошлого, а вот звезда... может согреть чей-нибудь целый мир.
Роуз молча соглашается, про себя рассудив, что проживший на несколько столетий больше неё и видевший столько, что описать не хватит всех книг на свете, знает, о чём говорит.
Солнце медленно опускается за горизонт Марса. Земля красивой ёлочной игрушкой виднеется на небе.
- Слушай внимательно, - интригующе просит звёздный странник и выводит на выуженном из кармана помятого пальто причудливом музыкальном инструменте, похожем на нечто среднее между губной гармошкой и флейтой, простенькую мелодию.
- Один богатый на всевозможный фольклор народ во время каждого заката провожал свою звезду колыбельной, а на рассвете словно бы призывал пробудиться.
- Красивая традиция. А тебя они в свою мифологию вписали?
- Да. Как воплощение приходящей кары небес или что-то в этом роде. - усмехается Доктор. В улыбке сквозит лёгкая меланхолия. Или ей только кажется?
Жаль, что звук в космосе не распространяется, и созданного ТАРДИС пространства хватает для того, чтобы тихой мелодией могли насладиться только они двое.
Девушка украдкой смотрит на Повелителя Времени и думает, что ему, озаряющего всю Вселенную одним своим существованием, наверное, тоже очень недостаёт иногда, чтобы кто-нибудь провожал его в вечность такой вот незамысловатой признательной песней без слов.
Vocaloids. Средневековье, Лен убивает Рин, заболевшую чумой.
826 слов
Ей было жарко. Непонятно почему в этой давно нетопленой комнате с отсыревшими одеялами и промозглым дождем за окном было так же тепло, как в солнечный, одуряюще-светлый летний день. Девушка скинула с себя одеяло, застиранная сорочка сбилась, а разметавшиеся по подушке золотые волосы делали свою хозяйку саму похожей на случайно затерявшийся, невероятным чудом спасшийся от дождя, лучик солнца.
Ее брат сидел рядом, на рассохшемся стуле, уронив голову на сложенные руки, и явно не мог похвастаться такой же сияющей улыбкой. Светлые волосы, не отличающиеся по цвету от локонов сестры, но вовсе не напоминающие о свете, были стянуты тусклой лентой в растрепанный хвост. Парню было как-то вовсе не до прически – хотелось кричать, плакать, выть раненным зверем и проклинать все на свете. Он и не представлял, что может быть так больно. Он вцепился в край кровати так, что побелели костяшки пальцев и глухо зарычал. Он не понимал, за что.
- Вот закончится эта слякотная осень, выпадет снег. Все будет такое белое и сверкающее. Я хочу прокатиться на санках, как в детстве. Ведь можно? – в ее словах нет логики, а язык чуть заплетается. Если приглядеться, кажется будто рот девушки немного в мелу. Ее собеседник боится смотреть. Он вздыхает, отворачивается, но потом с решительностью снова придвигается к постели и находит взглядом глаза, удивительно наивные и голубые.
- Можно. Хочешь, я даже сам буду тебя катать? Мы пробежим весь город, а потом поедем с горки, - он улыбается, немного безнадежности ютится где-то в зрачках, но сестра смеется, беззаботно и счастливо. На самом деле зима ничуть не холоднее лета. Такая же солнечная, только с хрустальными колокольчиками смеха.
А за окном, не обращая внимания на разговоры, льет мерзкий дождь. И ходит Черная Смерть. Она не подходит к горящему окну, за которым слышится девичий смех, так чуждый испуганному городу – она уже была там.
- Знаешь, мне кажется, что уже наступили холода, - жар сменяется ознобом. Больная девушка прижимается к брату, - Меня как будто покрывают снежинки. Они колючие и холодные. Страшно…
- Я тебя им не отдам, - юноша не отстраняется и врет, бесстыдно врет. Он не боится заразится, он даже желает этого. Хочет заменить сестру или хотя бы отправиться за ней. В своем безрассудстве глупый верный брат даже выходил на улицу, дергал Костлявую за подол, бесстрашно смотрел ей в провалы глазниц и просил, умолял, кричал. А в ответ тишина. Черная Смерть любит бесстрашных. Но отчаяние она любит больше.
По грязным улицам, распугивая крыс, громом разносится цокот костяшек. Этот шум не проникает только в один дом, ведь это бессмысленно: там его не боятся, не ненавидят. Там сидят в обнимку брат с сестрой. Девушка прижимается все сильнее и не видит ничего, кроме родного лица, а юноша просто блаженно вдыхает аромат ее волос, чуть испорченный запахами пота, гноя и тлена. Откровенно говоря, он даже не чувствует их. На тонкой шее с бьющейся в лихорадке жилкой медленно проступает розовое пятно. Внутри у парня что-то обрывается, когда он замечает эту метку. Еще день и сестра, его хрупкая, самая дорогая и можно продолжать до бесконечности, сестра забьется в мучительной, долгой агонии. Будет метаться по постели, до хруста заламывая руки и пытаясь отделаться от липнущего к губам крика.
Именно поэтому в руке чуть дрожит нож, отражает светлые волосы, зимне-летним солнцем сверкающие в металлической поверхности, и с голодным чавканьем входит в тело. Больная, ничего не понимающая девочка обмякает, с ужасом смотрит на человека, обнимающего ее. На человека, убивающего ее. А брат только сбивчиво просит ее успокоиться и не отпускает нож. Она молчит, и он шепчет ей какие-то глупости, что-то обещает – она смеется, давясь сгустками крови, кашляет и слишком громко обещает всегда быть рядом. А потом затихает.
На улице тихо. На дороге лужи, а по обочине валяются трупы. Люди жестоки, когда думают о своей шкуре. О запахе лучше вообще не думать, а еще лучше запереться и не выходить на эту самую улицу. Мерное тихо перехрустывание костей Смерти вдруг перебивается почти чеканным упрямым шагом. Аккуратно переступая разлагающиеся тела, какой-то безумец бережно несет солнце. А нет, всего лишь девушку в желтом платье. Парень опускает свою ношу только на пустыре, собирает ветки и складывает шалаш над безмолвной красавицей. Высекает огнивом искры, но после дождя костра не будет, только удушающий дым. Снова искры, шипение веток и ругань, но оставить сестру рядом с этими воняющими мешками с костями, когда-то бывшими людьми он не может. Руки уже болят с остервенением чиркать камнем, когда на плечо юноши ложится чья-то рука. Резкий поворот, золотые волосы смазанным росчерком бьют по рукаву. Фигура в черном плаще лишь поднимает руку, и такое же золотое пламя охватывает труп.
- Я опередил тебя, - юноша с благодарностью целует кости кисти, выглядывающей из черного балахона, и отворачивается от света. Ему не хочется греется у костра, на котором горит его сестра. Он хватает и непрошенную свидетельницу за рукав, но внезапно чувствует под тканью не кости, а хоть и худую, но теплую руку. Черная Смерть смеется и стягивает капюшон. По плечам солнечным светом рассыпаются волосы.
Из этого города ушла чума. Она получила свою плату: невинную и хрупко-красивую сестру и отчаянного и бесстрашного брата.
826 слов
Ей было жарко. Непонятно почему в этой давно нетопленой комнате с отсыревшими одеялами и промозглым дождем за окном было так же тепло, как в солнечный, одуряюще-светлый летний день. Девушка скинула с себя одеяло, застиранная сорочка сбилась, а разметавшиеся по подушке золотые волосы делали свою хозяйку саму похожей на случайно затерявшийся, невероятным чудом спасшийся от дождя, лучик солнца.
Ее брат сидел рядом, на рассохшемся стуле, уронив голову на сложенные руки, и явно не мог похвастаться такой же сияющей улыбкой. Светлые волосы, не отличающиеся по цвету от локонов сестры, но вовсе не напоминающие о свете, были стянуты тусклой лентой в растрепанный хвост. Парню было как-то вовсе не до прически – хотелось кричать, плакать, выть раненным зверем и проклинать все на свете. Он и не представлял, что может быть так больно. Он вцепился в край кровати так, что побелели костяшки пальцев и глухо зарычал. Он не понимал, за что.
- Вот закончится эта слякотная осень, выпадет снег. Все будет такое белое и сверкающее. Я хочу прокатиться на санках, как в детстве. Ведь можно? – в ее словах нет логики, а язык чуть заплетается. Если приглядеться, кажется будто рот девушки немного в мелу. Ее собеседник боится смотреть. Он вздыхает, отворачивается, но потом с решительностью снова придвигается к постели и находит взглядом глаза, удивительно наивные и голубые.
- Можно. Хочешь, я даже сам буду тебя катать? Мы пробежим весь город, а потом поедем с горки, - он улыбается, немного безнадежности ютится где-то в зрачках, но сестра смеется, беззаботно и счастливо. На самом деле зима ничуть не холоднее лета. Такая же солнечная, только с хрустальными колокольчиками смеха.
А за окном, не обращая внимания на разговоры, льет мерзкий дождь. И ходит Черная Смерть. Она не подходит к горящему окну, за которым слышится девичий смех, так чуждый испуганному городу – она уже была там.
- Знаешь, мне кажется, что уже наступили холода, - жар сменяется ознобом. Больная девушка прижимается к брату, - Меня как будто покрывают снежинки. Они колючие и холодные. Страшно…
- Я тебя им не отдам, - юноша не отстраняется и врет, бесстыдно врет. Он не боится заразится, он даже желает этого. Хочет заменить сестру или хотя бы отправиться за ней. В своем безрассудстве глупый верный брат даже выходил на улицу, дергал Костлявую за подол, бесстрашно смотрел ей в провалы глазниц и просил, умолял, кричал. А в ответ тишина. Черная Смерть любит бесстрашных. Но отчаяние она любит больше.
По грязным улицам, распугивая крыс, громом разносится цокот костяшек. Этот шум не проникает только в один дом, ведь это бессмысленно: там его не боятся, не ненавидят. Там сидят в обнимку брат с сестрой. Девушка прижимается все сильнее и не видит ничего, кроме родного лица, а юноша просто блаженно вдыхает аромат ее волос, чуть испорченный запахами пота, гноя и тлена. Откровенно говоря, он даже не чувствует их. На тонкой шее с бьющейся в лихорадке жилкой медленно проступает розовое пятно. Внутри у парня что-то обрывается, когда он замечает эту метку. Еще день и сестра, его хрупкая, самая дорогая и можно продолжать до бесконечности, сестра забьется в мучительной, долгой агонии. Будет метаться по постели, до хруста заламывая руки и пытаясь отделаться от липнущего к губам крика.
Именно поэтому в руке чуть дрожит нож, отражает светлые волосы, зимне-летним солнцем сверкающие в металлической поверхности, и с голодным чавканьем входит в тело. Больная, ничего не понимающая девочка обмякает, с ужасом смотрит на человека, обнимающего ее. На человека, убивающего ее. А брат только сбивчиво просит ее успокоиться и не отпускает нож. Она молчит, и он шепчет ей какие-то глупости, что-то обещает – она смеется, давясь сгустками крови, кашляет и слишком громко обещает всегда быть рядом. А потом затихает.
На улице тихо. На дороге лужи, а по обочине валяются трупы. Люди жестоки, когда думают о своей шкуре. О запахе лучше вообще не думать, а еще лучше запереться и не выходить на эту самую улицу. Мерное тихо перехрустывание костей Смерти вдруг перебивается почти чеканным упрямым шагом. Аккуратно переступая разлагающиеся тела, какой-то безумец бережно несет солнце. А нет, всего лишь девушку в желтом платье. Парень опускает свою ношу только на пустыре, собирает ветки и складывает шалаш над безмолвной красавицей. Высекает огнивом искры, но после дождя костра не будет, только удушающий дым. Снова искры, шипение веток и ругань, но оставить сестру рядом с этими воняющими мешками с костями, когда-то бывшими людьми он не может. Руки уже болят с остервенением чиркать камнем, когда на плечо юноши ложится чья-то рука. Резкий поворот, золотые волосы смазанным росчерком бьют по рукаву. Фигура в черном плаще лишь поднимает руку, и такое же золотое пламя охватывает труп.
- Я опередил тебя, - юноша с благодарностью целует кости кисти, выглядывающей из черного балахона, и отворачивается от света. Ему не хочется греется у костра, на котором горит его сестра. Он хватает и непрошенную свидетельницу за рукав, но внезапно чувствует под тканью не кости, а хоть и худую, но теплую руку. Черная Смерть смеется и стягивает капюшон. По плечам солнечным светом рассыпаются волосы.
Из этого города ушла чума. Она получила свою плату: невинную и хрупко-красивую сестру и отчаянного и бесстрашного брата.
№1. 2L-52. KHR! fem!P!Цуна. Использовать беременность как предлог для отказа от должности Десятого.
№2.2K-30.Original. Кот|его хозяйка.Будучи маленьким котенком, терпеть издевательства со стороны девочки.Повзрослев, сломанная психика животного, заставляет проявлятьчрезвычайную агрессию, в приюте никто не хочет его брать. Сны о ней."...И хочу убить ее, убить ее, убить ее...а потом убейте меня,пожалуйста..."
№2.2K-30.Original. Кот|его хозяйка.Будучи маленьким котенком, терпеть издевательства со стороны девочки.Повзрослев, сломанная психика животного, заставляет проявлятьчрезвычайную агрессию, в приюте никто не хочет его брать. Сны о ней."...И хочу убить ее, убить ее, убить ее...а потом убейте меня,пожалуйста..."
четверг, 03 мая 2012
Glee. Себастьян|Сантана. Song! Buenos Aires. AU! Аргентина. Сантана-экзотическая и страстная танцовщица, Себастьян - заинтригованный повеса. Импровизация. Схлестнуться в жарком танце на глазах у всех. Незабываемая ночь в мотеле.
Автор: Cherilyn
Заказчик: Lucia Fernanda
1261 слово.
What's new, Buenos Aires?Себастьян бросил чемодан на пол и, раскинув руки, упал на кровать. Перелёт до Буэнос-Айреса был хоть и не долгим, но крайне утомительным, более того, стюардесса принесла ему не тот сорт мартини, а закуски были отвратными. Ради Буэнос-Айреса он не мог потерпеть, но после изящного предложения выйти из летящего самолёта, он понял, что это - судьба, и пусть фатализм не был его отличительной чертой, всё же иногда судьба ставила ему мат. Хотя нет, о каких матах может быть речь, если это - Себастьян Смит? Нет-нет, только пат, не более. С судьбой интересно играть в такие игры, ибо награда в ней ничтожна, а вот адреналиновый азарт, получаемый в процессе, сводит с ума, заставляет продумывать сотни новых комбинаций, и продолжать, и продолжать. Вот и сейчас - город удерживал его, а значит судьба готова подбросить ему ручную гранату, которая лишь подожжёт его интерес к игре.
В игре он отводил себе роль охотника, ягуара, охотящегося в диких лесах Амазонки на безобидных антилоп. Смит всегда знал, что он - хищник. Охотиться на самых взыскательных красавиц всех континентов, покорять их, а затем, уничтожив, оставить на пороге их дома и исчезнуть - в этом был его стиль. Буэнос-Айрес влёк его к себе именно такими красотками, chicas, вспыльчивыми, с горящими глазами, в жилах - огонь, и если танцы -то утра. Танец был его самой пламенной страстью, танец был его совершенным оружием, танец был его стихией, его ураганом, вечно кружащим его по дороге жизни. Он не знал соперников в танце, и никогда никому не уступал в этом первенство. Никто не был достоин искусства танца больше, чем он, и он регулярно подтверждал это.
Несколько формальностей, трансфер из аэропорта до отеля, на часах - полдень, и вот - он на этой кровати. Да, мотель - не более, но на день, и этого достаточно, пока он на полпути к Пуэрто-Рико. Вид из окна вызвал у Себастьяна дикое желание выйти и прогуляться по этим улицам, впитать в себя горячий воздух, рассказать этому городу, что Он здесь. И конечно, показать этому городу, кто Он такой. Себастьян ухмыльнулся в потолок. Настоящая возможность предоставиться ему ночью, когда жара спадёт, но воздух будет таким же горячим, как перец чили, таким же острым, как лезвие ножа. И тогда, вдыхая эту, приправленную специями, атмосферу города, он выйдет на охоту. Буэнос-Айрес уже окутал его, когда он провалился в глубокий сон.
Он проснулся не от звука и яркого света. Запах. Запах ночи, запах феромонов, огня и танца заставил его распахнуть глаза и подняться. Яркие огни и горячий ветер, дующий из открытого окна окончательно убедили его в том, что - пора. Сейчас или никогда, одна ночь для охоты. Переодеться из помятой дорожной одежды в чёрную рубашку и брюки не составило труда, и он, кинув самодовольный взгляд в зеркало и удостоив своё отражение лукавой улыбкой, вышел из номера, отеля - туда, вбирать в свои лёгкие вдохновение для танца. Гуляя по улицам. он испытывал всё более нарастающее разочарование. Где же они, эти женщины огня? Нет, он не мог сказать, что все жительницы этого города были серыми мышками, но не было в них того жара, который он искал.
Когда он почти был готов вернуться в мотель, он вышел на главную площадь, где собралась огромная толпа. В центре выделялся костёр из красных платьев, и тут Себастьян заинтересовался. Танцуют фламенко? Он лучший, и он может показать это всем. С трудом пробившись поближе к центру, он оглядел происходящее - ничего необычного, национальные танцы, смех и огромная публика. Он довольно рассмеялся: пусть охота не удалась, его танец покорит всех: и мужчин, и женщин.
-Divertirse? Te enseñaré un baile real, chicas! - дьявольская усмешка, и вот он - в центре, среди сотни глаз, расслабленно оглядывает зрителей.
-Sí, y no se puede dar un paso.
Кто посмел эту дерзость? Искры гнева в его глазах говорили о том костре, что может разгореться по неосторожности. И всё же, несмотря на привычку игнорировать завистников, он обернулся на этот чуть резкий голос и увидел Её. О, да, вот она, una mujer des pasiónes, та, кого он искал: волосы, вольно рассыпанные по смуглым плечам, чёрные глаза, внутри которых плещется вулкан, яркий цветок вплетённый в локоны, ловкие руки, длинные ноги, чёрное платье - Она. Он не мог не узнать её, даже если бы нашёл её в многотысячной толпе.
-Puedes rastrear, querida.
Он готов отдать всё, что у него есть за этот яростный взгляд. Она распалена этим воздухом ничуть не меньше, чем он, она готова разорвать его на части, если спустит своего зверя с цепи. Самая горячая девушка всей Аргентины, но он не знает о ней ровных счётом ничего. Чёрт побери, она его заинтриговала. Он сделал выпад вперёд и ухватил е за руку. Она не растерялась, выкрутившись, упала спиной на него, закинув голову, и в этом взгляде, устремлённым прямо ему в глаза, Себастьян увидел всю ненависть, весь огонь мира. Ногтями по его руке - и она снова свободна, танцует, цепляя юбку, стучит каблуками в такт нежданно заигравшей музыке. Захваченный ритмом, он начал импровизировать, и пусть национальные танцы не были для него полностью открытой книгой, кое-какие движения он знал и с умением использовал. Когда он увидел в чёрной глубине её глаз, как ненависть и желание неожиданно перемешались в яркий коктейль и фейерверком закружились в том же танце, что и они с этой острой на язык незнакомкой, он пошёл в наступление. Стремительные шаги не испугали её, на то она и была una mujer des pasiónes, она двинулась ему навстречу, изгибаясь в танце, поднимая ладони к небу. Они приблизились друг к другу максимально близко, купаясь в мраке, в ночи, в остром воздухе Буэнос-Айреса. Глаза в глаза, ритм ускорился, быстрей, шире, ярче, больше пламени и огня, больше ненависти. Его усмешка подогревала её желание победить, её упорство делало с ним тоже самое. Он дразнил её этим нахальным фруктом победы или же это она, она держала его у себя руках, готовясь вкусить свежесть и необычный вкус сока этого плода? Он не знал, он танцевал, не чувствуя боли в икрах, не чувствуя ничего, кроме музыки и Её тела. Ритм зашкаливал, ритм бесился, барабаны стучали в ушах вместо пульса, их ладони сплелись, и если они и сойдут с ума от жара этой ночи, то только один из них выберется за секунду до падения в сладкое безумие. И буквально за вот эту одну жалкую секунду он остановился, удерживая её в своих руках. Она победила, но Себастьян собирался взять реванш, ибо ночь продолжалась.
-Sólo está bailando en superficies verticales?
Она вскинула голову. Это был ещё один вызов, и она приняла его, безрассудно положив плод победы на чашу весов.
Себастьян проснулся за какие-то несколько минут до того, как она ушла. Эта ночь, изгибы её тела, сок на её губах и эти звуки, эти стоны, эти вдохи в ритме танца их тел - всё это он запомнит на всю жизнь. Она почти победила, она победила бы, если бы успела уйти. Он готов поклясться, что и она запомнит его надолго, если не навсегда, хотя, чёрт её знает она может выкинуть его из головы уже сегодня.
-Santana, ha nacido usted aquí?
Она обернулась, и отразила его усмешку своей.
-Quizás.
Несколько секунд Себастьян сомневался в том, стоит ли похищать эту женщину сейчас, чтобы навек усмирить весь её пыл, но он решил, что судьба не захочет этого, а домашний быт изгонит из танцовщицы всю её горячность. Нет, на такие условия он не согласен, он готов играть в нечестные игры только с равным ему, и только поэтому он дал ей исчезнуть на улицах города. Он быстро собрался и ещё раз вгляделся через окно на город перед тем, как закрыть за собой дверь номера.
Но судьба в дуэте с Буэнос-Айресом хотели удержать его, иначе как объяснить омуты Её глаз, сверкающих, будто два агата, через огромное стекло холла аэропорта.
примечания
*Развлекаетесь? я покажу вам настоящий танец.
*Да, ты и шагу не сможешь сделать.
***Женщина страстей
****Ты умеешь только ползать, дорогая.
*****Ты можешь танцевть только на вертикальных поверхностях?
******Сантана, ты родилась здесь?
*******Возможно.
Автор: Cherilyn
Заказчик: Lucia Fernanda
1261 слово.
What's new, Buenos Aires?Себастьян бросил чемодан на пол и, раскинув руки, упал на кровать. Перелёт до Буэнос-Айреса был хоть и не долгим, но крайне утомительным, более того, стюардесса принесла ему не тот сорт мартини, а закуски были отвратными. Ради Буэнос-Айреса он не мог потерпеть, но после изящного предложения выйти из летящего самолёта, он понял, что это - судьба, и пусть фатализм не был его отличительной чертой, всё же иногда судьба ставила ему мат. Хотя нет, о каких матах может быть речь, если это - Себастьян Смит? Нет-нет, только пат, не более. С судьбой интересно играть в такие игры, ибо награда в ней ничтожна, а вот адреналиновый азарт, получаемый в процессе, сводит с ума, заставляет продумывать сотни новых комбинаций, и продолжать, и продолжать. Вот и сейчас - город удерживал его, а значит судьба готова подбросить ему ручную гранату, которая лишь подожжёт его интерес к игре.
В игре он отводил себе роль охотника, ягуара, охотящегося в диких лесах Амазонки на безобидных антилоп. Смит всегда знал, что он - хищник. Охотиться на самых взыскательных красавиц всех континентов, покорять их, а затем, уничтожив, оставить на пороге их дома и исчезнуть - в этом был его стиль. Буэнос-Айрес влёк его к себе именно такими красотками, chicas, вспыльчивыми, с горящими глазами, в жилах - огонь, и если танцы -то утра. Танец был его самой пламенной страстью, танец был его совершенным оружием, танец был его стихией, его ураганом, вечно кружащим его по дороге жизни. Он не знал соперников в танце, и никогда никому не уступал в этом первенство. Никто не был достоин искусства танца больше, чем он, и он регулярно подтверждал это.
Несколько формальностей, трансфер из аэропорта до отеля, на часах - полдень, и вот - он на этой кровати. Да, мотель - не более, но на день, и этого достаточно, пока он на полпути к Пуэрто-Рико. Вид из окна вызвал у Себастьяна дикое желание выйти и прогуляться по этим улицам, впитать в себя горячий воздух, рассказать этому городу, что Он здесь. И конечно, показать этому городу, кто Он такой. Себастьян ухмыльнулся в потолок. Настоящая возможность предоставиться ему ночью, когда жара спадёт, но воздух будет таким же горячим, как перец чили, таким же острым, как лезвие ножа. И тогда, вдыхая эту, приправленную специями, атмосферу города, он выйдет на охоту. Буэнос-Айрес уже окутал его, когда он провалился в глубокий сон.
Он проснулся не от звука и яркого света. Запах. Запах ночи, запах феромонов, огня и танца заставил его распахнуть глаза и подняться. Яркие огни и горячий ветер, дующий из открытого окна окончательно убедили его в том, что - пора. Сейчас или никогда, одна ночь для охоты. Переодеться из помятой дорожной одежды в чёрную рубашку и брюки не составило труда, и он, кинув самодовольный взгляд в зеркало и удостоив своё отражение лукавой улыбкой, вышел из номера, отеля - туда, вбирать в свои лёгкие вдохновение для танца. Гуляя по улицам. он испытывал всё более нарастающее разочарование. Где же они, эти женщины огня? Нет, он не мог сказать, что все жительницы этого города были серыми мышками, но не было в них того жара, который он искал.
Когда он почти был готов вернуться в мотель, он вышел на главную площадь, где собралась огромная толпа. В центре выделялся костёр из красных платьев, и тут Себастьян заинтересовался. Танцуют фламенко? Он лучший, и он может показать это всем. С трудом пробившись поближе к центру, он оглядел происходящее - ничего необычного, национальные танцы, смех и огромная публика. Он довольно рассмеялся: пусть охота не удалась, его танец покорит всех: и мужчин, и женщин.
-Divertirse? Te enseñaré un baile real, chicas! - дьявольская усмешка, и вот он - в центре, среди сотни глаз, расслабленно оглядывает зрителей.
-Sí, y no se puede dar un paso.
Кто посмел эту дерзость? Искры гнева в его глазах говорили о том костре, что может разгореться по неосторожности. И всё же, несмотря на привычку игнорировать завистников, он обернулся на этот чуть резкий голос и увидел Её. О, да, вот она, una mujer des pasiónes, та, кого он искал: волосы, вольно рассыпанные по смуглым плечам, чёрные глаза, внутри которых плещется вулкан, яркий цветок вплетённый в локоны, ловкие руки, длинные ноги, чёрное платье - Она. Он не мог не узнать её, даже если бы нашёл её в многотысячной толпе.
-Puedes rastrear, querida.
Он готов отдать всё, что у него есть за этот яростный взгляд. Она распалена этим воздухом ничуть не меньше, чем он, она готова разорвать его на части, если спустит своего зверя с цепи. Самая горячая девушка всей Аргентины, но он не знает о ней ровных счётом ничего. Чёрт побери, она его заинтриговала. Он сделал выпад вперёд и ухватил е за руку. Она не растерялась, выкрутившись, упала спиной на него, закинув голову, и в этом взгляде, устремлённым прямо ему в глаза, Себастьян увидел всю ненависть, весь огонь мира. Ногтями по его руке - и она снова свободна, танцует, цепляя юбку, стучит каблуками в такт нежданно заигравшей музыке. Захваченный ритмом, он начал импровизировать, и пусть национальные танцы не были для него полностью открытой книгой, кое-какие движения он знал и с умением использовал. Когда он увидел в чёрной глубине её глаз, как ненависть и желание неожиданно перемешались в яркий коктейль и фейерверком закружились в том же танце, что и они с этой острой на язык незнакомкой, он пошёл в наступление. Стремительные шаги не испугали её, на то она и была una mujer des pasiónes, она двинулась ему навстречу, изгибаясь в танце, поднимая ладони к небу. Они приблизились друг к другу максимально близко, купаясь в мраке, в ночи, в остром воздухе Буэнос-Айреса. Глаза в глаза, ритм ускорился, быстрей, шире, ярче, больше пламени и огня, больше ненависти. Его усмешка подогревала её желание победить, её упорство делало с ним тоже самое. Он дразнил её этим нахальным фруктом победы или же это она, она держала его у себя руках, готовясь вкусить свежесть и необычный вкус сока этого плода? Он не знал, он танцевал, не чувствуя боли в икрах, не чувствуя ничего, кроме музыки и Её тела. Ритм зашкаливал, ритм бесился, барабаны стучали в ушах вместо пульса, их ладони сплелись, и если они и сойдут с ума от жара этой ночи, то только один из них выберется за секунду до падения в сладкое безумие. И буквально за вот эту одну жалкую секунду он остановился, удерживая её в своих руках. Она победила, но Себастьян собирался взять реванш, ибо ночь продолжалась.
-Sólo está bailando en superficies verticales?
Она вскинула голову. Это был ещё один вызов, и она приняла его, безрассудно положив плод победы на чашу весов.
Себастьян проснулся за какие-то несколько минут до того, как она ушла. Эта ночь, изгибы её тела, сок на её губах и эти звуки, эти стоны, эти вдохи в ритме танца их тел - всё это он запомнит на всю жизнь. Она почти победила, она победила бы, если бы успела уйти. Он готов поклясться, что и она запомнит его надолго, если не навсегда, хотя, чёрт её знает она может выкинуть его из головы уже сегодня.
-Santana, ha nacido usted aquí?
Она обернулась, и отразила его усмешку своей.
-Quizás.
Несколько секунд Себастьян сомневался в том, стоит ли похищать эту женщину сейчас, чтобы навек усмирить весь её пыл, но он решил, что судьба не захочет этого, а домашний быт изгонит из танцовщицы всю её горячность. Нет, на такие условия он не согласен, он готов играть в нечестные игры только с равным ему, и только поэтому он дал ей исчезнуть на улицах города. Он быстро собрался и ещё раз вгляделся через окно на город перед тем, как закрыть за собой дверь номера.
Но судьба в дуэте с Буэнос-Айресом хотели удержать его, иначе как объяснить омуты Её глаз, сверкающих, будто два агата, через огромное стекло холла аэропорта.
примечания
*Развлекаетесь? я покажу вам настоящий танец.
*Да, ты и шагу не сможешь сделать.
***Женщина страстей
****Ты умеешь только ползать, дорогая.
*****Ты можешь танцевть только на вертикальных поверхностях?
******Сантана, ты родилась здесь?
*******Возможно.
KHR! Ямамото | Гокудера. "Девочка с персиками".
Автор:
Заказчик: Skata
Из каждой командировки он привозил ему какую-нибудь ерунду. Часы из Греции, чай из Германии, благовония из Канады, набор магнитов на холодильник из Австралии. Хаято сначала скептически оценивал появляющееся под конец из недр чемодана барахло, терпеливо выжидая, пока Ямамото расскажет, где конкретно и при каких обстоятельствах нашёл в Бразилии этот кулон, а потом тащил его в спальню. Он пылко надеялся, что Такеши расценивал этот секс как благодарственный за очередной экспонат на пыльной полке и в его голову не закрадывалась нелепая мысль о том, что Гокудера соскучился по нему.
Сувенир от Ямамото из Москвы ему привозит Кусакабе.
- Всё, что мы нашли в его пальто, - говорит он, опустив голову, и когда протягивает Гокудере открытку, его руки дрожат.
"Девочка с персиками", - удаётся разобрать ему название картины на оборотной стороне заляпанного кровью картона.
Автор:
Заказчик: Skata
Из каждой командировки он привозил ему какую-нибудь ерунду. Часы из Греции, чай из Германии, благовония из Канады, набор магнитов на холодильник из Австралии. Хаято сначала скептически оценивал появляющееся под конец из недр чемодана барахло, терпеливо выжидая, пока Ямамото расскажет, где конкретно и при каких обстоятельствах нашёл в Бразилии этот кулон, а потом тащил его в спальню. Он пылко надеялся, что Такеши расценивал этот секс как благодарственный за очередной экспонат на пыльной полке и в его голову не закрадывалась нелепая мысль о том, что Гокудера соскучился по нему.
Сувенир от Ямамото из Москвы ему привозит Кусакабе.
- Всё, что мы нашли в его пальто, - говорит он, опустив голову, и когда протягивает Гокудере открытку, его руки дрожат.
"Девочка с персиками", - удаётся разобрать ему название картины на оборотной стороне заляпанного кровью картона.
D. Gray-man. Тикки | fem!P!Аллен. Он ушел от Ноев, она сбежала из Ордена. Возможна встреча с кем-то из бывших знакомых. (Желательно Ноями.)
Автор: паб имени (петли) Линча и прочих радостей
Заказчик: Рассеянный сентябрь
Вверх по заснеженной улице поднималась любопытная во всех отношениях пара: приезжие, иностранцы, молодожены, с темным прошлым и сумеречным настоящим, доверия не внушающие, но живущие вполне тихой жизнью. Невысокая темноволосая девушка, тоненькая, хрупкая на вид, лицо усталое и безразличное, только большущие серые глазища, более глубокие, чем далекое Женевское озеро, совершенно спокойные и почти такие же пугающие, как насмешливые медовые радужки её спутника, за которыми, казалось, притаилась сама Смерть.
Спутник – супруг девушки – бережно поддерживавший её по локоть, всем видом выдавал в себе южанина: смуглая кожа, черные как смоль вьющиеся волосы, романские интонации в, казалось бы, безупречной немецкой речи. И глаза, конечно. Почти сразу после приезда парочки в Гриндельвальд среди женщин городка прошел слух, что нельзя смотреть в глаза Михаэлю – так представлялся мужчина: колдовские, говорили, глаза, нехорошие, заманят, зачаруют, уведут за собой, и мужа своего забудешь, и детей, и дом – пропадешь! И отводили глаза горожанки помоложе, а постарше да помудрее мельком замечали родинку под левым глазом и качали головой: ведьмак, как пить дать, ведьмак! И девчонку-то свою тоже, небось, околдовал.
Мужчины поначалу тоже относились с подозрением, но уже месяц с лишним жили тут эти двое, вреда никому не приносили: Михаэль оказался работящим и обладал вполне легким нравом, вот только в первую же неделю местное население усвоило, что в карты с ним, как и с его женушкой Хеликой, играть не стоит ни в коем случае – обберет до нитки, а после на твои же деньги поставит тебе пива: дескать, не переживай, парень, сегодня просто не твой день! Как же, как же. Откуда только взялся, шулер? А не цыган ли?
«Всё может быть, – с честной улыбочкой бывалого пройдохи отвечал тот. – Мы всего лишь потомки обнищавшей испанской аристократии, которой стало не на ком паразитировать».
Его слушали, но не слишком-то верили тому, что он говорил. Михаэль и Хелика никого не трогали – не трогали и их.
Так вот, эта пара возвращалась домой, поднимаясь по склону вверх. Дом их находился на окраине, почти на отшибе. Они арендовали его за приличную для этих мест плату, а хозяин на это время уехал в соседний городок навестить детей. Вначале даже пошли слухи о том, что Михаэль – аристократия не такая уж и обнищавшая, богатый взбалмошный маркиз, укравший сердце любимой внучки английской королевы и сбежавший с ней, лишившись из-за этого родительской милости. Правда, хрупкая Хелика отказывалась признавать себя королевской родственницей, на осторожные расспросы объясняя наличие такого богатства просто и логично:
– В мире много невоспитанных жуликов, которые думают, что каждую юную леди проще простого обдуть в покер…
Навстречу им спускалась супруга местного фельдшера, скорее всего навещавшая свою подругу, знахарку Эльзу, а может, ходила еще по каким-то своим неведомым делам.
– Хорошего вечера, херр Михаэль, фрау Хелика.
– И Вам, фрау Фогель, – оба улыбнулись тепло и искренне, даже слишком для их странных глаз. – Кто-то из наших соседей заболел?
– Что вы, не беспокойтесь, задержалась немного у Эльзы. Вы знаете, мой муж – врач, но только мази «невежественной знахарки» помогают моим бедным суставам, – она рассмеялась, обнажив ровные белые зубы и продемонстрировав ямочки на разрумянившихся щеках. – А вот Вы, фрау, чересчур бледная. Вам нездоровится? Вы сейчас должны беречь себя, девочка моя! Следите за этим, Михаэль! Знавала я таких: сначала безропотно, а иногда и тайком нагружают себя работой не по силам, а потом – упаси Господь! – и теряет дитятко свое, а то и себя на тот свет сживает…Так что прислушайтесь, Хелика, к совету старой мудрой женщины. Я знаю, сама через это проходила не раз.
– Благодарим за заботу, фрау, – Михаэль галантно поклонился, совсем не по-местному. Хелика покраснела и пробормотала что-то невнятное в приступе внезапного смущения. – С моей супругой всё в порядке. Немного переоценили силы – подъем утомил её.
– Как скажете. Если что, вы знаете, где наш дом. Приходите, не откажем в помощи. Хорошие вы ребята, странные только очень. Доброй ночи!
– Доброй ночи, фрау Фогель. Моё почтение Вашему мужу!
– Всенепременно передам, Михаэль.
И каждый продолжил свой путь.
Михаэль отпустил локоть Хелики и сжал её плечи, наклонившись к самому её уху, и с раздражением зашептал:
– Даже эта милая женщина разглядела в темноте, как паршиво ты выглядишь, дорогая. Если тебе так захотелось проблем на твое щуплое тело и всё, что в нем, я смогу тебе их обеспечить и без помощи посторонних акум. К тому же, если слухи расползутся – а они расползутся, будь уверена, – они могут достигнуть ненужных ушей. И нам снова придется переезжать. Дорогая.
– Эта милая женщина своими глазами видела все шрамы на моем теле и наверняка догадалась, что я училась чему угодно, но не реверансам и этикету под пристальным надзором моей строгой гипотетической бабушки-королевы. Дорогой, – огрызнулась Хелика, старательно пытаясь вырвать руку из цепкого захвата мужа.
– Знаешь, дорогая, – в голос Михаэля вплелись знакомые жуткие нотки, и девушка замерла в его руках, – давай дойдем до дома, а там я скажу тебе еще пару важных, очень-очень важных слов.
читать дальше
Автор: паб имени (петли) Линча и прочих радостей
Заказчик: Рассеянный сентябрь
Вверх по заснеженной улице поднималась любопытная во всех отношениях пара: приезжие, иностранцы, молодожены, с темным прошлым и сумеречным настоящим, доверия не внушающие, но живущие вполне тихой жизнью. Невысокая темноволосая девушка, тоненькая, хрупкая на вид, лицо усталое и безразличное, только большущие серые глазища, более глубокие, чем далекое Женевское озеро, совершенно спокойные и почти такие же пугающие, как насмешливые медовые радужки её спутника, за которыми, казалось, притаилась сама Смерть.
Спутник – супруг девушки – бережно поддерживавший её по локоть, всем видом выдавал в себе южанина: смуглая кожа, черные как смоль вьющиеся волосы, романские интонации в, казалось бы, безупречной немецкой речи. И глаза, конечно. Почти сразу после приезда парочки в Гриндельвальд среди женщин городка прошел слух, что нельзя смотреть в глаза Михаэлю – так представлялся мужчина: колдовские, говорили, глаза, нехорошие, заманят, зачаруют, уведут за собой, и мужа своего забудешь, и детей, и дом – пропадешь! И отводили глаза горожанки помоложе, а постарше да помудрее мельком замечали родинку под левым глазом и качали головой: ведьмак, как пить дать, ведьмак! И девчонку-то свою тоже, небось, околдовал.
Мужчины поначалу тоже относились с подозрением, но уже месяц с лишним жили тут эти двое, вреда никому не приносили: Михаэль оказался работящим и обладал вполне легким нравом, вот только в первую же неделю местное население усвоило, что в карты с ним, как и с его женушкой Хеликой, играть не стоит ни в коем случае – обберет до нитки, а после на твои же деньги поставит тебе пива: дескать, не переживай, парень, сегодня просто не твой день! Как же, как же. Откуда только взялся, шулер? А не цыган ли?
«Всё может быть, – с честной улыбочкой бывалого пройдохи отвечал тот. – Мы всего лишь потомки обнищавшей испанской аристократии, которой стало не на ком паразитировать».
Его слушали, но не слишком-то верили тому, что он говорил. Михаэль и Хелика никого не трогали – не трогали и их.
Так вот, эта пара возвращалась домой, поднимаясь по склону вверх. Дом их находился на окраине, почти на отшибе. Они арендовали его за приличную для этих мест плату, а хозяин на это время уехал в соседний городок навестить детей. Вначале даже пошли слухи о том, что Михаэль – аристократия не такая уж и обнищавшая, богатый взбалмошный маркиз, укравший сердце любимой внучки английской королевы и сбежавший с ней, лишившись из-за этого родительской милости. Правда, хрупкая Хелика отказывалась признавать себя королевской родственницей, на осторожные расспросы объясняя наличие такого богатства просто и логично:
– В мире много невоспитанных жуликов, которые думают, что каждую юную леди проще простого обдуть в покер…
Навстречу им спускалась супруга местного фельдшера, скорее всего навещавшая свою подругу, знахарку Эльзу, а может, ходила еще по каким-то своим неведомым делам.
– Хорошего вечера, херр Михаэль, фрау Хелика.
– И Вам, фрау Фогель, – оба улыбнулись тепло и искренне, даже слишком для их странных глаз. – Кто-то из наших соседей заболел?
– Что вы, не беспокойтесь, задержалась немного у Эльзы. Вы знаете, мой муж – врач, но только мази «невежественной знахарки» помогают моим бедным суставам, – она рассмеялась, обнажив ровные белые зубы и продемонстрировав ямочки на разрумянившихся щеках. – А вот Вы, фрау, чересчур бледная. Вам нездоровится? Вы сейчас должны беречь себя, девочка моя! Следите за этим, Михаэль! Знавала я таких: сначала безропотно, а иногда и тайком нагружают себя работой не по силам, а потом – упаси Господь! – и теряет дитятко свое, а то и себя на тот свет сживает…Так что прислушайтесь, Хелика, к совету старой мудрой женщины. Я знаю, сама через это проходила не раз.
– Благодарим за заботу, фрау, – Михаэль галантно поклонился, совсем не по-местному. Хелика покраснела и пробормотала что-то невнятное в приступе внезапного смущения. – С моей супругой всё в порядке. Немного переоценили силы – подъем утомил её.
– Как скажете. Если что, вы знаете, где наш дом. Приходите, не откажем в помощи. Хорошие вы ребята, странные только очень. Доброй ночи!
– Доброй ночи, фрау Фогель. Моё почтение Вашему мужу!
– Всенепременно передам, Михаэль.
И каждый продолжил свой путь.
Михаэль отпустил локоть Хелики и сжал её плечи, наклонившись к самому её уху, и с раздражением зашептал:
– Даже эта милая женщина разглядела в темноте, как паршиво ты выглядишь, дорогая. Если тебе так захотелось проблем на твое щуплое тело и всё, что в нем, я смогу тебе их обеспечить и без помощи посторонних акум. К тому же, если слухи расползутся – а они расползутся, будь уверена, – они могут достигнуть ненужных ушей. И нам снова придется переезжать. Дорогая.
– Эта милая женщина своими глазами видела все шрамы на моем теле и наверняка догадалась, что я училась чему угодно, но не реверансам и этикету под пристальным надзором моей строгой гипотетической бабушки-королевы. Дорогой, – огрызнулась Хелика, старательно пытаясь вырвать руку из цепкого захвата мужа.
– Знаешь, дорогая, – в голос Михаэля вплелись знакомые жуткие нотки, и девушка замерла в его руках, – давай дойдем до дома, а там я скажу тебе еще пару важных, очень-очень важных слов.
читать дальше
Aristocats. Ad! Тулуз|Ad!Мари|Ad!Берлиоз. Котята повзрослели, Мари стала столь же очаровательной леди как и мама. С природой не поспоришь, оба брата внезапно обнаруживают что влюблены в родную сестру. Попытки добиться её расположения, склоки друг с другом и другими котами.
Автор: D-r Zlo
Заказчик: Lucia Fernanda
694 слова.
Старик Роджер растроганно сморкается в носовой платок, приговаривая про себя: «Молодые господа, вы так, так выросли, какие же вы взрослые, а я вас такими вот помню, вот старой госпоже радость-то на небе, храни Господь её душу…», пока грубоватая смотрительница господских конюшен Фру-Фру не одергивает его неуверенным: «Ну, будет, старик…».
Мари легко кланяется и всё так же игриво смеётся: матушкина радость, один в один такая же красавица; когда они стояли рядом с покойной матерью (храни Господь её душу!) казалось, что это один и тот же человек, и только присмотревшись, можно было заметить, что глаза у юной Мари вовсе не такие синие, а, скорее, ближе к бесцветному – но бесцветному благородному цвету горного хрусталя, а не безликого бесцветного городских луж. У неё прелестные тонкие руки и восхитительный голос, сводящий с ума Париж уже не один сезон; так юная красавица стала любимицей вечеров и объектом пересудов и мужских страстей – «А вот вы знаете, а вы знаете? кааак, вы не знаете, что она…» - и далее по тексту.
И когда владелицы салонных журналов, эстетствующие дамы элегантного предпенсионного возраста, лукаво скрываясь за веерами, невинно спрашивали её старшего брата, Тулуза (не дай боже Берлиоза!), о правдивости этих слухов, то полноватый и мягкий рыжий молодой человек, с интеллигентной бородкой странствующего художника, краснея и стесняясь, отвечал, что вовсе оно всё неправильно; конечно, Мари редчайшая красавица, говорил он, вздыхая и незаметно для всех теребя край вельветового пиджака, но чтобы вот так, намеренно сводить с ума женатых мужчин…
Нет, Мари, конечно же, никогда, продолжал утверждать он про себя, привычно раскладывая за сестру огромное количество таких одинаково ненужных подарков от поклонников.
Мари добрая, она бы никогда так не делала. А ещё самая милая и красивая юная леди во всём Париже, Франции, мире. Нет-нет, конечно же…
Берлиоза же о нечто таком спрашивать было опасно и бессмысленно: музыкант, но не богемный пианист устраиваемых аристократией вечеров и концертов, а из тех, которые катаются по всему Парижу на ишаках и бочках, носят в петлицах странные предметы (неслыханное дело – запихнуть в петлицу алюминиевую ложку! и как это понимать?!), читают невозможные стихи, играют странную музыку (Берлиоз из них, конечно же, гений, единственный из этих диковатых молодых людей, у которого в музыке есть такт, красота и лирика; ну а остальные же…) и ведут себя нарочито эксцентрично и скандально. К тому же, хихикнет вам в ушко одна из светских сплетниц, он так обожает свою сестру, так заботится о её светлом имени, что скинет с балкона не только всех её бесконечных ухажеров, но и вас самих, будь вы даже женщиной – вот, знаете, был такой прецедент…
Сама же Мари с удовольствием принимала ухаживания окружающих её мужчин, но близко к себе не подпускала никого – нет-нет, как же так, матушка была бы расстроена её дурным поведением, никаких мужчин, только цветы, конфеты и редкие знаки внимания с её стороны.
«Глупенькая ты, сестра, - говорил ей мягкий Тулуз, не поворачиваясь ни в коем случае к ней лицом, - они же верят и любят, а ты…».
Она подлетает к брату, целует его в мягкие губы и ласково говорит «Прости, Тулуз, братишка, я больше так никогда-никогда не буду!». И улетает, распевая легкомысленную песенку о бедняжке Жоржет; а у Тулуза – бессонная ночь, тихие слезы в подушку и ладонь, изведенные и изорванные десятки черновиков, и лишь один, дама на котором удивительно похожа на прелестную певицу Мари, и даже бантик на платье абсолютно точно такой же…
Берлиоз рассеянно курит, ругается, огрызается, уходит в ночь, и Мари, расстроенно качая светловолосой головкой, строгим голосом говорит ему: «Ну что ты, Берлиоз, ну хватит, ты же себя так изведешь, растратишь…». Он пытается ругаться, но крайне неумело, растерянно; наконец, когда она наклоняется к нему, чтобы замазать липко пахнущей театром гримировальной пудрой следы от побоев, похожие на пятна краски у Тулуза, он притягивает её к себе, не целует, но лишь ласково, как котенок, трется носом о её щеку; она не вырывается, и даже, кажется, почти что мурлычет.
И затем они, все втроём, выходят на свет: прелестная юная богемная певица, легкая и вечно молодя Мари, мягкий и добрый художник-меценат Тулуз, продолжавший чувствовать теплый огонь на своих губах, и диковато-мрачный музыкант Берлиоз, шепчущий про себя, что все это вовсе не неправильно, а очень даже правильно – для него, для Мари, для Тулуза, в конце-то концов…
И никто-никто не должен об этом узнать, совсем никто-никто.
Автор: D-r Zlo
Заказчик: Lucia Fernanda
694 слова.
Старик Роджер растроганно сморкается в носовой платок, приговаривая про себя: «Молодые господа, вы так, так выросли, какие же вы взрослые, а я вас такими вот помню, вот старой госпоже радость-то на небе, храни Господь её душу…», пока грубоватая смотрительница господских конюшен Фру-Фру не одергивает его неуверенным: «Ну, будет, старик…».
Мари легко кланяется и всё так же игриво смеётся: матушкина радость, один в один такая же красавица; когда они стояли рядом с покойной матерью (храни Господь её душу!) казалось, что это один и тот же человек, и только присмотревшись, можно было заметить, что глаза у юной Мари вовсе не такие синие, а, скорее, ближе к бесцветному – но бесцветному благородному цвету горного хрусталя, а не безликого бесцветного городских луж. У неё прелестные тонкие руки и восхитительный голос, сводящий с ума Париж уже не один сезон; так юная красавица стала любимицей вечеров и объектом пересудов и мужских страстей – «А вот вы знаете, а вы знаете? кааак, вы не знаете, что она…» - и далее по тексту.
И когда владелицы салонных журналов, эстетствующие дамы элегантного предпенсионного возраста, лукаво скрываясь за веерами, невинно спрашивали её старшего брата, Тулуза (не дай боже Берлиоза!), о правдивости этих слухов, то полноватый и мягкий рыжий молодой человек, с интеллигентной бородкой странствующего художника, краснея и стесняясь, отвечал, что вовсе оно всё неправильно; конечно, Мари редчайшая красавица, говорил он, вздыхая и незаметно для всех теребя край вельветового пиджака, но чтобы вот так, намеренно сводить с ума женатых мужчин…
Нет, Мари, конечно же, никогда, продолжал утверждать он про себя, привычно раскладывая за сестру огромное количество таких одинаково ненужных подарков от поклонников.
Мари добрая, она бы никогда так не делала. А ещё самая милая и красивая юная леди во всём Париже, Франции, мире. Нет-нет, конечно же…
Берлиоза же о нечто таком спрашивать было опасно и бессмысленно: музыкант, но не богемный пианист устраиваемых аристократией вечеров и концертов, а из тех, которые катаются по всему Парижу на ишаках и бочках, носят в петлицах странные предметы (неслыханное дело – запихнуть в петлицу алюминиевую ложку! и как это понимать?!), читают невозможные стихи, играют странную музыку (Берлиоз из них, конечно же, гений, единственный из этих диковатых молодых людей, у которого в музыке есть такт, красота и лирика; ну а остальные же…) и ведут себя нарочито эксцентрично и скандально. К тому же, хихикнет вам в ушко одна из светских сплетниц, он так обожает свою сестру, так заботится о её светлом имени, что скинет с балкона не только всех её бесконечных ухажеров, но и вас самих, будь вы даже женщиной – вот, знаете, был такой прецедент…
Сама же Мари с удовольствием принимала ухаживания окружающих её мужчин, но близко к себе не подпускала никого – нет-нет, как же так, матушка была бы расстроена её дурным поведением, никаких мужчин, только цветы, конфеты и редкие знаки внимания с её стороны.
«Глупенькая ты, сестра, - говорил ей мягкий Тулуз, не поворачиваясь ни в коем случае к ней лицом, - они же верят и любят, а ты…».
Она подлетает к брату, целует его в мягкие губы и ласково говорит «Прости, Тулуз, братишка, я больше так никогда-никогда не буду!». И улетает, распевая легкомысленную песенку о бедняжке Жоржет; а у Тулуза – бессонная ночь, тихие слезы в подушку и ладонь, изведенные и изорванные десятки черновиков, и лишь один, дама на котором удивительно похожа на прелестную певицу Мари, и даже бантик на платье абсолютно точно такой же…
Берлиоз рассеянно курит, ругается, огрызается, уходит в ночь, и Мари, расстроенно качая светловолосой головкой, строгим голосом говорит ему: «Ну что ты, Берлиоз, ну хватит, ты же себя так изведешь, растратишь…». Он пытается ругаться, но крайне неумело, растерянно; наконец, когда она наклоняется к нему, чтобы замазать липко пахнущей театром гримировальной пудрой следы от побоев, похожие на пятна краски у Тулуза, он притягивает её к себе, не целует, но лишь ласково, как котенок, трется носом о её щеку; она не вырывается, и даже, кажется, почти что мурлычет.
И затем они, все втроём, выходят на свет: прелестная юная богемная певица, легкая и вечно молодя Мари, мягкий и добрый художник-меценат Тулуз, продолжавший чувствовать теплый огонь на своих губах, и диковато-мрачный музыкант Берлиоз, шепчущий про себя, что все это вовсе не неправильно, а очень даже правильно – для него, для Мари, для Тулуза, в конце-то концов…
И никто-никто не должен об этом узнать, совсем никто-никто.
среда, 02 мая 2012
Приглашаем к сотрудничеству штамповщиков и дизайнеров. От вас требуется креативность, сносное владение фотошопом и наличие свободного времени.
Здесь можно НЕАНОНИМНО выдвигать кандидатуры. Мы хотим знать о драбблах, которые вам запомнились.
Hot Best является золотым фондом и библиотекой сообщества Hot Fest.
Администрация обязуется выкладывать по 3-5 разнокалиберных текстов в день.
Администрация оставляет за собой право самолично отбирать бестовые исполнения, как по объективным, так и по субъективным вкусовым критериям, по крайней мере - на первых порах. К сожалению, невозможно проголосовать за ранние исполнения коллективно, во избежание огромной свалки. Поэтому мы берём всю кропотливую работу по ревизии ХФ на себя, но всегда готовы прислушаться к вашим предложениям. Для жаждущих демократии участников будет создан пост, где любой желающий неанонимно сможет выдвинуть кандидатуры с A раунда и до последнего. Разумный самопиар не возбраняется.
Также администрация оставляет за собой право выкладывать любые работы с Хот Феста и Хот Реборна, не спрашивая разрешения авторов, поскольку на ожидание ответа и выяснение личности может уйти неопределённое количество времени, да и дискуссии могли утратить актуальность в связи с переездом или иными обстоятельствами. Просим всё же разоблачаться, если вы увидели здесь своё творение. Хот-публика должна знать своих героев в лицо, а штамповщик должен знать ваше имя.
Начиная с первого мая будет вестись журнал исполнений, а в конце месяца мы проголосуем и определим тройку лучших. Голосование проходит здесь, дабы не засорять основное сообщество.
Пожалуйста, не вступайте в сообщество. Добавляйте его в избранное.